читать дальшеВся эта история, господа, началась с опиумных палочек. Да, это не шутка – виновниками всех тех событий, о которых здесь будет вестись речь, стали именно они.
Как же они могли стать причиной этой истории?
А все начиналось очень просто…
С едва заметным запахом опиума смешивался терпкий аромат сигарет – почти пустая пачка черного цвета предвещала пепельницу, наполненную черными с красным ободком сигаретами. А они, в свою очередь, служили предвестниками поддернутых дымкой глаз молодого человека, лежавшего на кровати. Юноша, одетый в черные джинсы и простую майку, отстраненно смотрел в потолок, будто видя там чарующие узоры. Иногда он тянулся к сигарете, лежащей в пепельнице и затягивался – чтобы через пару секунд с тем же отстраненным видом начать рассматривать клубы синеватого дыма, рассеивающегося по комнате.
Сколько он так лежал? Молодой человек уже достаточно потерял связь с этим миром, чтобы считать минуты, а в комнате кроме него не было никого, кто мог бы посмотреть на циферблат дорогих наручных часов, лежащих на столе вместе с документами, правами, связкой ключей. Если бы этот кто-то заглянул бы случайным образом в документы этого юноши, то узнал бы, что зовут его Родригес Тирсо де Эррера, возраст двадцать один год, а гражданство, несмотря на вызывающе испанские имя и внешность - английское.
Но разве это сейчас важно? Как не важно и то, что этому юноше было отнюдь не двадцать лет…
-Родригес? – Дверь в комнату открылась, заставив молодого человека, поглощенного поиском истины в синеватом дыме, приподнять голову, разглядывая, будто бы удивленно, вошедшего в комнату.
Высокий мужчина лет двадцати семи- двадцати восьми, воплощение настоящего джентльмена: бокал вина и дорогой, изящный костюм и сигарета в коротком мундштуке, зашел в комнату, разглядывая юношу, распростертого на кровати.
Впрочем, для нашей истории важно будет отметить, что этому красивому мужчине вовсе не двадцать семь лет, а гораздо больше, да и вино в его бокале вовсе не вино.. точнее, не совсем вино.
Но важней всего то, что этот красавец выпил уже не первый свой бокал, а юноша по имени Родригес и вовсе не был адекватен.
И, да, опиумные палочки.. По всей комнате.
-Надеюсь, тебе понравилось..? – Эрик присел на край кровати медленными, чем-то даже театральным движением – он выпил не так много, чтобы сильно опьянеть, но алкоголь действует даже на вампиров – и Вентру был расслаблен и весел.
-О, да.. Это было потрясающе. – Отозвался Родригес, затянувшись и выпустив в лицо склонившегося над ним англичанина клубы дыма.
Их Связь – мистическая, рожденная из смешения крови, мистики и нашедшая отражение лишь в легендах нескольких кланов, позволяла этим двум, абсолютно непохожим, настолько разным, насколько могут быть разны живые существа, вампирам улавливать ощущения друг-друга. Эмоции, переживания, чувства – как душевные, так и физические – стали одними на двоих.
-Это было потрясающе. – Повторил Родригес, зажав двумя пальцами черную сигарету и протянув её англичанину. Тот, слегка улыбнувшись, согласно затянулся – и в его глазах мелькнули первые тени опьянения – как алкоголем, так и табаком.
-И, знаешь. – Привстав на постели и оказавшись лицом к лицу с Эриком, Тореадор, забрав у него сигарету и положив её в пепельницу, продолжил. – Я бы тоже не отказался от того, чтобы повторить это..
Мягкая обивка дивана под пальцами – и горячее, сильное тело, вжимающаяся в твое тело – сильно, страстно, так чувственно, что кружится голова, что хочется отдаваться и отдаваться человеку, прижавшемуся к тебе со спины – так долго, сколько это будет возможно. Хочется, чтобы эти ощущения не прекращались, чтобы эти ласковые руки касались прохладной кожи, чтобы давно мертвое тело грелось в чужом тепле, забирало его –и ничего не отдавая взамен.
Двое мужчин – похожих, как братья, но при этом намного более далеких, нежели братья, сплелись на диване, вжимаясь друг в друга, отдаваясь и принимая, захлебываясь в экстазе, царапая ногтями ткань дивана..
И обессилено рухнув на Эрика сверху, прижавшись к его прохладной коже своей – горячей, мокрой грудью – Эдвард даже не думал, что сумел подарить наслаждение не двум – но трем людям.
Эрик ничего не успел сказать, когда Родригес резко притянул его к себе, порывистым движением содрав с него рубашку, слегка оцарапав при этом ногтями кожу. Тореадор был пьян – чужими ощущениям, ставшими его, сигаретами – теми самыми, что старый, сумасшедший вампир иногда присылал в подарок своему «племяннику» - с дурманящим ароматом, сводящим на «нет» все попытки вести себя благоразумно.
Движения Тореадора – быстрые, резкие, непривычно властные, и то, с какой страстью и силой он проводил ладонями по телу Эрика, заставляли того с тихими стонами выгибаться под этими прикосновениями. Вентру смутно ощущал, как с него жадно снимают, практически сдирают одежду – но он не пытался отстраниться, уйти от этого.
Он был гордым, властолюбивым, сильным – и редко позволял властвовать кому-то над собой, тем более вот так, в постели – чтобы его телом хотели обладать, чтобы в прикосновениях чувствовалась похоть – и шепот на ухо был одурманивающий пошлым.
Но сейчас Эрику хотелось этого: хотелось чувствовать, как тонкие пальцы того, кто был ближе ему, чем кто бы то ни было, сжимаются на его бедрах, как чувственные, прохладные губы касаются тонкой кожи на шее, как сильно прижимает его к себе испанец. Англичанину хотелось отдаться, хотелось открыться до конца – ощутить эмоции и чувства Тореадора – и чтобы тот ощутил его. Ему хотелось стать одним целым с Родригесом, проникнуть друг в друга до конца, смешаться, чтобы получить то наслаждение, то безумное счастье – когда души и тела одновременно сливаются в одно.
Кровь, наслаждение, боль – они неразделимы для тех, кто живет в смерти.
Резкие, сильные движение и ощущение собственной принадлежности кому-то, чувство, что кто-то управляет тобой, лишь усиливают то наслаждение, то боль – и от этого кружится голова, а ногти, раздирающие в порыве страсти спину кажется, приносят нескончаемое удовольствие.
Это пытка. Но хочется, чтобы она длилась вечно, чтобы не кончалось, чтобы не разделялись души, тела – настолько непохожие, настолько слитые в единое, что уже не важно, кто отдается, а кто принимает.
Со стороны могло показаться, что между этими двумя Родригес, сидевший, опираясь одной рукой на постель, а второй рукой приобнимая Вентру, устало откинул голову назад, отстраненно разглядывая потолок комнаты. Эрик, прижавшись грудью к своему любовнику, закрыл глаза – он был вынослив, пробежать несколько километров без остановки было для него элементарной задачей. Но Связь, вихрь эмоций и чувств, пронесшийся в душе, утомил даже его.
Это сладкое и одновременно страшное чувство – когда ты понимаешь, что уже не совсем контролируешь себя, что голову посещают мысли, которых в обычной ситуации не могло быть – этого ощущения одновременно и страшишься, и наслаждаешься им.
Улыбнувшись своим мыслям, которые становились все более и более странными и дикими, Родригес, отпустив Эрика, потянулся к ещё тлевшей в пепельнице сигарете. Затянувшись и с наслаждением вдохнув дым, чувствуя, как от него ещё сильней притупляется чувство реальности, Тореадор протянул сигарету англичанину, заворожено наблюдая за тем, как он мягко, будто бы пошло, берет её губами.
-Это было потрясающе, верно? – Прошептал испанец на ухо Вентру, ведя руками по его исцарапанной спине. Тот кивнул, несколько рассеянно наблюдая за тем, как в воздухе плавно, как в замедленной съемке, тает дым.
-Мне чертовски нравится, когда ты отдаешься мне так страстно. Ты так соблазнительно выгибаешься, стонешь – что очень трудно устоять от того, чтобы не поддаться таком искушению. – Этот шепот – очень тихий, полный нескрываемой похоти, заставил прикрыть глаза, слегка вздрогнуть: Эрик чувствовал, как от слов Родригеса, от его близости, от прикосновения его рук, от того желания, что испытывал испанец, его собственный самоконтроль постепенно тает.. Как дым.
Сигарета, которую любовники, не замечая этого, передавали друг другу, окончательно истлела, и Тореадор, не отпуская Эрика из своих объятий, потянулся за новой.
Запах крови, табака, опиума притуплял все то, что оставалось в них от человека – но пробуждал того, что спал в глубине проклятых душ. Зверь рвался наружу, пробивался на свет через слегка удлинившиеся клыки, голодный блеск глаз и похоть, все больше и больше проступавшую в голосе, движениях.
-Ты ведь чувствуешь это, верно? – Прижавшись сильнее к Эрику, испанец почувствовал, как от этого прикосновения Вентру слегка вздрогнул – и Зверь оскалился, заставив Родригеса ещё крепче прижать к себе любовника, упиваясь его дрожью, его желанием.
-Ты чувствуешь, как все границы, что ты строил в своей душе, падают? Как твои желания становится все более и более дикими? – С бесовской улыбкой, обнажив клыки, Родригес посмотрел в глаза Эрику, видя в них отражение собственной страсти, собственного Зверя, который начинал просыпаться в душе Вентру. Тот, откинув голову назад, слегка застонал – но этот стон больше походил на тихое рычание, рычание, полное жажды крови, боли, жестокости.
-Да, я чувствую, ты хочешь этого.. – Резко, довольно жестоко проведя по груди Эрика ногтями, оставляя красные следы на белой коже, испанец сам не удержался от приглушенного рычания. Он чувствовал, как внутри него усиливается желание вцепиться клыками в плечо Вентру, прижать к постели это сильное тело, упиваться его болью, его наслаждением, его кровью.
Звук открывающейся двери был слишком резкий – хотя на самом деле он был не столь и громким.
-Родригес, послушай, а.. – Фраза оборвалась, даже не успев дойти до своей середины. Эдвард, застыв на пороге, расширившимися глазами смотрел на сидящих на постели, тесно прижавшихся к друг другу вампиров.
Обернувшись к Эдварду, застывшему на пороге, Родригес, будто бы ещё теснее прижавшись к Вентру, пристально посмотрел на растерянно стоявшего молодого человек.
Я не мог найти Эрика – он ушел минут двадцать назад, сказав, что скоро вернется – и не пришел. В кабинете его не было, в спальне – тоже. Он мог быть у Родригеса и, не желая мешать им, я сначала тихо постучал и выждал секунд двадцать-тридцать, ожидая ответа. Но ответа не было – и, уж не знаю почему, но я решил открыть дверь и зайти в комнату.
Переступив порог, я мгновенно оборвал недосказанную фразу, в изумлении глядя на двух своих любовников, сплетшихся на кровати.
Все это время, что я жил с Эриком и Родригесом, я знал, я чувствовал, что они не люди – но оба старались этого не показывать -и вели себя, выглядели, как живые. Как люди – может странные, но нормальные.
Но сейчас – я почувствовал, что не могу сдвинуться с места под пристальным взглядом карих глаз – завораживающе красивых и слишком нечеловеческих, чтобы восхищаться ими.
Это было одновременно и слишком ужасно, и слишком прекрасно – и взгляд Родригеса, дикий, звериный, и то, как он крепко, яростно прижимал к себе Эрика, который, откинув голову назад, слегка оскалился, обнажив клыки.. Острые, нечеловеческие.
Бледная кожа, побледневшие глаза, слишком мягкие, слишком звериные движение – эти двое, даже ничего не делая, просто прижимаясь друг к другу, заставляли застыть на месте, невольно погружаясь в это состоянии – чувство дикой страсти, похоти, желания властвовать, рвать, подчинять..
Осознав, что не могу двинуться с места, я оперся о дверь, безотрывно глядя на постель. Родригес, будто бы забыв про меня, потянулся, кажется, в поцелуе к Эрику. А до меня долетели тихие, полные сдавленного, звериного рычания, слова.
-Зверь в тебе рвется наружу, верно? – Прошептал Тореадор, практически касаясь своими губами губ Эрика. Испанец выждал несколько секунд, будто бы наслаждаясь тихими стонами Вентру, уже практически непонимающего, что происходит, но старающегося удержать кровожадного Зверя внутри себя. И, приглушенно зарычав, яростно впился в приоткрытые губы англичанина, заставив того вскрикнуть, дернуться, пытаясь избежать острых клыков – а потом в наслаждении застонать, будто умоляя не разрывать кровавого поцелуя.
-Родригес, не надо.. – Я пытался оторваться от стены, сделать хотя бы несколько шагов, видя, как Эрик выгибается от боли и наслаждения, как он стонет – и как становится все больше и больше похожим на того, кого всегда пытался сдерживаться. Я видел, как постепенно, медленно, но неуклонимо, западают его щеки, как в полуприкрытых глазах мелькает звериные блеск, как удлиняются его клыки, как с его губ срывается рычание – уже не человеческое, не звериное- что-то иное, но от этого не менее страшное.
-Почему? – Резко обернувшись ко мне, испанец изящным, почти кошачьим, жестом, слизнул со своих губ кровь Эрика. – Почему не надо? - Повторил он, глядя на меня и медленно, пугающе медленно, растягивая губы в улыбке. – Все будет в порядке, да, Эрик?
Вентру уже ничего не мог ответить – тех сил, что ещё удерживали его на грани самоконтроля, становилось все меньше и меньше. Хотелось сдаться этому тихому голосу, с рычащими нотками, этим рукам – холодным, с острыми ногтями, причиняющими и наслаждение, и боль. Хотелось зарычать, впиться своими собственными ногтями в плечи испанца, раздирая кожу, сильно, до крови, чтобы её запах опьянил и без того бесконтрольное сознание. Хотелось выпустить Зверя наружу, чтобы он упивался болью, кровью, страстью – и делал все, что ему захочется.
Оскалившись в слабом подобии улыбки – в ей было гораздо больше звериного, нежели человеческого, Родригес резко, почти зло, притянул к себе Эрика, заставляя того выгнуться, вскрикнуть – чтобы этот крик тут же перешел в горловое рычание. Рычание разъяренного зверя, над которым кто-то захватил власть, кто-то грубо, сильно, доказывает свое превосходство и влияние.
Дыхание перехватило – будто бы это не Эрика властно, сильно притянули к себе, заставляя того выгибаться под болезненным вторжением – а меня. Почувствовав, что ноги не держат меня, я сполз на пол – безотрывно, широко раскрытыми глазами глядя на двух зверей на постели. Это были уже не люди, это были уже не те, кого я знал, кого я любил. Рычание, раздирающие кожу ногти – но крови, до боли, острые клыки, сверкающие глаза – от этого хотелось бежать, бежать в ужасе. Но я не мог. Я смотрел на них, смотрел не отрываясь, понимая, что просто уже не хочу уходить. Что я захвачен этой силой, этой страстью, этими чувствами.
С губ срывались уже не стоны - крики. Рычащие, яростные, полные желания избавится от боли и в тоже время полные звериного упоения кровью, чужой и собственной, этого безумного наслаждения, которое вырывается наружу в отчаянных вскриках.
Это не должно было прекращаться - бешеного сплетения тел, душ, эмоций – когда резкие движения одного становятся его же болью, а чужое наслаждение властью и своей силой- твоим наслаждением. Уже нельзя понять, кто же кем управляет, кто кому отдается, чья кровь выступает под не ногтями, уже когтями, впившимися в плечи, спину, бедра. Посеревшая кожа, длинные клыки, готовые прокусить кожу, добраться до крови – живой или мертвое, нечеловеческие стоны и рычание, срывающееся с губ, все сливается в экстазе, полном боли и наслаждения.
Все, что мне оставалось делать – вжаться в стену и пытаться не кричать. Не произносить ни звука, страшась, что меня заметят, что меня также прижмут к себе, завладеют моей душой, моим телом, растерзают в порыве страсти.
Тишину, повисшую в комнате, не прерывало даже мое дыхание – я, кажется, забыл, что нужно дышать.
Эрик откинулся на постели, лишь изредка слабо постанывая – казалось, у него не осталось сил даже на то, чтобы открыть глаза. Обычно он не был так обессилен – выносливый, он мог меня, взрослого парня, носить на руках часами..
Я не понимал, что произошло – просто в воздухе повисло напряжение, а у меня самого тоже не было сил подняться на ноги и выйти, уползти из комнаты.. Пока не поздно.
Я видел, как Родригес, ставший ещё более похожим на Зверя, потеряв последние сходства с человеком, склонился над Эриком. Замер, будто любуясь им – но это было не любование человеком. Это было любование добычей. А потом быстро, стремительно, он впился в шею своему возлюбленному, заставляя того выгнуться, застонать – а потом рухнуть обратно на постель, отдавшись власти вампирского укуса.
Чужая кровь, чужая сила, чужая боль – она ещё сильней раззадоривала Зверя внутри, он рвался в ставшим тесным для него теле, требуя ещё наслаждения, ещё чужой боли, ещё страха..
Медленно зализав рану от клыков, собрав языком оставшиеся капли крови, Родригес оторвался от распростертого на постели Эрика, закрывшего глаза и не шевелившегося, и поднял голову. Ему показалось, что он слышит чужое, сбившееся дыхание, ощущает быстрый пульс человека, чувствует его страх, его желание убежать, спрятаться от Зверя.
Подняв глаза, испанец увидел Эдварда, вжавшегося спиной в дверь, побледневшего, шепчущего что-то непонятное и пытающегося подняться на ноги.
-Эдвард, что такое? – Изящным, полным грации движением, Родригес поднялся с постели и медленно, как зверь, подкрадывающийся к добыче, направился к молодому человеку.
-Не.. не подходи ко мне. - Прошептал Эд, заворожено глядя на приближающегося к нему Тореадора. Сил на то, чтобы говорить, у него уже не осталось – страх отнял их, заставил сжаться на полу, у двери и лишь надеяться, что испанец успокоился, что он сумеет сдержать себя.
-Почему? – Опустившись на корточки перед Эдвардом, Родригес, склонив голову на бок, как зверь, вопросительно посмотрел на него. – Почему не надо? – С изумлением переспросил вампир, потянувшись к молодому человеку словно в попытке удостоверится, что тот говорит правду.
Эдвард от этого движения испуганно дернулся, ещё сильней вжимаясь в дверь.
-Нет, нет, нет! – Горло сжалось, будто меня душил подступающий, овладевающий мной панический ужас. Хотелось бежать, ускользнуть от этих тонких, холодных рук, которые сулили только боль. Я видел кровь на теле Родригеса - его, Эрика, который лежал, обессиленный, без сознания, на постели. Мне не хотелось, чтобы и моя кровь оказалась на ладонях испанца, на его губах.
Я знал, что не смогу ничего делать, не смогу сопротивляться, если он вонзит в мою кожу клыки – и пытался его оттолкнуть.
Страх только подстегивал. Страх только раззадорил начинавшего засыпать Зверя, сделал его ещё более яростным.
Тихо зарычав, Родригес постарался перехватить руки Эдварда, прижать к его себе, чтобы тот перестал сопротивляться – и тогда, когда страх жертвы обессилит её, вонзить клыки в теплую кожу, добраться до ароматной, горячей крови.
Молодой человек, уже не совсем понимая, что происходит, но чувствуя приближающуюся опасность, вскрикнул, изо всех сил отбиваясь от тонких, когтистых рук, не осознавая, что своей паникой только усиливает испанца, который уже был готов накинуться на него, прижать к полу.
-Оставь меня, Родригес! Пожалуйста, не надо! – Эдвард уже практически сполз на пол, по его щекам катились слезы страха – перед собой он видел только искаженную, звериную мордочку: оскаленные клыки, блестящие глаза, а в них – животный голод.
Эд понимал, что сил у него остается все меньше и меньше, а испанец, который, казалось, был намного слабее, напротив, не собирается останавливаться. Молодой человек, собрав все силы, резко рванулся из хватки Родригеса, чувствуя, что ещё немного, и он будет на свободе. Но Тореадор, яростно зарычав, ощущая, как жертва вырывается, одним движением швырнул Эдварда на пол, оказался сверху, прижимая того и не давая двигаться.
-Не надо, не надо.. – Молодой человек всхлипывал от страха, его сопротивление становилось все слабее.
Тихо заурчав, Родригес будто бы принюхался, ощущая быстрое биение пульса, разгоряченную кожу и бегущую по венам кровь – такую горячую, манящую, призывающую впиться в шею.. или в запястье – куда угодно, лишь бы добраться до нее.
А на постели, тихо застонав, вырвался из тягучего, как мед, забытья, Эрик, смутно понимая, что происходит, но чувствуя, что ему необходимо подняться, собраться с силами, оглянуться. Он плохо помнил, что случилось, ощущал лишь слабость во всем теле – будто все силы, что у него были, забрали – не спрашивая у него разрешения, просто вытянули, оставив вместо них лишь смутную боль во всем теле и расплывчатые воспоминания о том, что случилось.
Снова застонав, Вентру открыл глаза и приподнялся на локтях – а потом, услышав откуда-то из угла сдавленный всхлип, резко обернулся.
-Родригес! – Он с удивлением, практически с ужасом разглядывал лежащего на полу Эдварда, всхлипывающего, бледного, в проступающих синяках и царапинах от когтей – и сидящего на нем обнаженного Тореадора – взъерошенного, оскалившегося, готового впиться клыками в тонкую кожу.
Услышав свое имя, испанец замер –и Эрик чуть ли не с облегчением подумал, что тот уже успокоился, что ничего страшного не произойдет.
Но в туже секунду быстро, резко, Родригес схватил руку слабо вскрикнувшего Эдварда и с силой впился тому в запястье, заставив молодого человека вскрикнуть и обреченно забиться под прижавшимся к нему вампиром.
Кровь была наполнена страхом. Его аромат примешивался к её вкусу, сводил с ума, дразнил, манил пить ещё, ещё – забрать весь этот страх, всю эту жизнь, что ощущалась в бешеном биении пульса.
Зверь внутри ликовал - он победил, он повелевал, он не хотел останавливаться.
Холодные пальцы с ещё большей силой сжались на руках Эдварда, который уже не отбивался – лишь слабо постанывал в затмившей сознание дымке вампирского укуса. Молодому человеку становилось холодно - медленно, но жизнь выходила из него вместе с кровью, но он не чувствовал этого, отдавшись захватившему его наслаждению.
А бесконечно голодный Зверь был готов пить и пить эту горячую, дурманящую кровь. Пить, пока в его руках не окажется иссушенное, мертвое тело – без жизни, без крови.
Сильная ладонь резко сжалась на челюсти Тореадора, заставляя его разжать клыки, оторваться от рухнувшего на пол Эдварда – обессиленного, ничего не понимающего.
Резко развернувшись, Родригес зашипел на того, кто помешал ему насладиться до конца тем, за что вампиры готовы отдать все на свете – дающую бесконечное наслаждение кровь.
В испанце уже не осталось ничего человеческого – но стоящий напротив него Эрик выглядел также: заострившиеся уши, удлинившиеся клыки, бледная, мертвенная кожа, глаза, полные ярости.
Резким, сильным ударом англичанин сбил Тореадора с ног, вбивая его в стену – и, не дожидаясь пока тот поднимется на ноги, кинулся на него, в попытке удержать, хоть как-то привести в чувство. Но он не успел.
Зарычав, Родригес успел приподняться и метнулся к Вентру – ничего не понимая, полный только одного желания – разорвать того, кто помешал его пиру.
Перехватив руки испанца, Эрик не удержался на ногах – и они рухнули на пол, рыча, скалясь друг на друга, впиваясь когтями в кожу и разрывая её до крови.
Вентру пытался прижать Родригеса к полу, не дать ему вырваться, но тот, уворотливый, ловкий, каждый раз уходил из хватки англичанина, все сильнее и сильнее разъяряясь.
Рычание двух зверей – кровожадных, злых, готовых растерзать друг-друга – эти звуки не могло породить человеческое горло, эти глаза не были человеческими – столько в них было животной ярости, безудержности.
Они снова прижимались друг к другу – но не в порыве страсти, а во вспышке ярости, горя желанием разорвать противника, одолеть его, оставить на полу – чтобы тот не смог подняться.
Эрик чувствовал, что ещё немного – и он полностью потеряет самоконтроль: очень смутно, но он все-таки осознавал, что эту кровавую схватку надо прекратить – немедленно, сейчас же.
Прижав Родригеса к полу, не давая ему вырваться, Вентру, замер на какое-то мгновение, а потом внезапно резко изменился – стал пугающе-прекрасным, одновременно возвышенным и ужасным, заставляя лежащего под ним Тореадора застыть от страха, перестать сопротивляться и пытаться разорвать англичанина. Это была всего лишь одна из многих способностей вампиров – магией, умением, все называли это по-разному.
А в стороне тихо вскрикнул пришедший в себя Эдвард, видя, как Эрик, которого он видел и разъяренным, и голодным, жаждущим крови, превращается в настоящее чудовище – но прекрасное, чарующее чудовище. Не обращая внимания на сочащуюся из прокушенного запястья кровь, молодой человек, завороженный, напуганный, смотрел, как так же внезапно маска прекрасного ужаса спадает с Эрика, как дергается под ним Родригес, ещё не пришедший в себя, но начавший освобождаться от сковавшего его страха. Эдварда трясло – от потери крови, от растекающегося по телу холода – но больше всего от ужаса происходящего в комнате.
Не дав Тореадору прийти окончательно в себя и удерживая его за предплечья, Эрик ударил испанца об пол, не обращая внимания на судорожные попытки того вырваться. С силой, несоизмеримой с выносливостью Родригеса, Вентру резко, быстро, бил его об пол, чувствуя, что с каждым ударом испанец все меньше и меньше сопротивляется.
Но в какой-то момент, извернувшись, Тореадор практически вырвался из хватки Эрика, в тоже время, пытаясь впиться ему в запястье, добраться до вены – и этим обездвижить жертву.
Зарычав, оскалившись, вновь на какие-то секунды превратившись в жестокого Зверя, Вентру изо всех сил вжал Родригеса одной рукой обратно в пол, и вытянул вторую руку, пытаясь дотянуться до постели. Он знал, привык за столетия жизни вместе, что Тореадор всегда кладет под подушку нож – его вечная, неизбывная привычка. Зашипев от боли, когда острые когти полоснули его по животу, оставляя кроточащие следы, Эрик рванулся вперед, чувствуя, как его пальцы сжимаются на рукояти ножа. И одним быстрым, неожиданным движением, вернул руку обратно, с силой вогнав лезвие в залитую кровью грудь испанца, ощущая, как металл дошел до давно мертвого сердца, заставив Тореадора разжать пальцы и рухнуть на пол в безжизненном состоянии.
Поднявшись на ноги и чувствуя, как отзываются болью при каждом движении длинные, глубокие царапины, Эрик кинулся к Эдварду, который, свернувшись на полу, прикрыл голову руками, будто бы надеясь, что так его обойдет стороной весь ужас творившегося в комнате.
-Эд, Эдвард.. – Вентру осторожно коснулся плеча молодого человека, чувствуя, как тот вздрогнул, стараясь избежать пугающего прикосновения. – Не бойся, это я, Эрик. Все закончилось.
Англичанин постарался очень осторожно, мягко, дотянуться до прокушенного запястья молодого человека – чтобы, зализав рану, остановить кровь. Но Эдвард, ничего ещё не понимая и не осознавая, со всхлипом сжался ещё сильнее, не обращая внимания на мягкие прикосновения.
-Ну, все, все, не бойся.. – Тихо, ласково, почти шепотом, будто бы успокаивая напуганного ребенка или животное, проговорил Эрика, слегка отстранившись, давая Эдварду шанс осознать, что ему уже нечего бояться, что все действительно закончилось.
Когда молодой человек немного расслабился, затих, то Вентру, осторожно взяв его руку, быстро зализал глубокую рану, оставленную клыками. От этого он совсем затих, перестав всхлипывать, и прикрыв глаза, и Эрик, аккуратно подхватив его на руки, вынес ничего не понимающего молодого человека из комнаты. * фамилия леди Патриции переводится с английского, как "зима" - Winter(Винтер).