фэндом: X-men First Class
ретийнг: PG
пэйринг: Чарльз, Эрик

Три дня. Осталось три дня до момента, когда необходимо будет забыть слово "невозможно". Отбросить его в сторону, выжечь из памяти, чтобы не осталось ни следа. Все должно получиться. Иначе - как? Иначе нельзя.

В особняке тихо. Даже дети уже примолкли, и в воздухе ощущается лишь слабый привкус их беспокойных снов, полных нетерпеливого ожидания и волнения. Тишину, вязкую, густую, нарушает лишь непрерывный стрекот секундной стрелки на часах, неумолимо приближающей момент, после которого все изменится.
...Я знаю, что сейчас на весь огромный, гулкий дом не спим только мы с тобой. Толстый ковер заглушает шаги, резкие и быстрые: семь в одну сторону, семь - в другую. Ты мечешься по комнате, будто потревоженный зверь, словно что-то за спиной толкает в лопатки, не даёт остановиться.
И, к сожалению, к такой... почти детской, глупой обиде - "почему, почему не получается до конца помочь!?" - я знаю, что постоянно идет за тобой, невидимой, холодной тенью.
Месть.
- Эрик... сядь, пожалуйста?

-… пожалуйста?
Твой голос звучит спокойно, уверенно. И в тоже время невероятно мягко – также смотря и твои глаза. Как так вообще можно жить, скажи мне? Так светло, честно и благородно? Как?!
Я останавливаюсь. Кажется, слишком резко, потому что ты с волнением хмуришься, всматриваешься в мое напряженное лицо:
- Я ведь просил сесть.
- Мне так спокойней.
И не надо качать головой, Чарльз: ты ведь все чувствуешь, все понимаешь. Все знаешь. Ловишь темные лоскуты моих мыслей и сшиваешь невидимой нитью их в цельное полотно. Собираешь по кусочкам мозаику эмоций, которую я сам уже отчаялся восстановить. Да и нужно ли?
А еще я знаю, что на душе у тебя сейчас также беспокойно, как на море в зимний шторм, когда вода мешается в небом, соленое – с прозрачным, а ветер зло треплет облака.
- И не волнуйся за меня, Чарльз.

Невысказанное «Лучше побеспокойся о себе» можно услышать, даже не будучи телепатом – ты можешь пытаться не выпускать эмоции на лицо, Эрик, но глаза скажут очень многое.
А я умею читать не только мысли.
- Садись, ну…?

Кажется, ты даже перед смертью будешь так улыбаться – мягко, с этой ужасной, детской открытостью, с желанием помочь, будто эта твоя улыбка может изменить мир!

- Как знать? – я взвешиваю на руках подушку, обводя пальцами шершавую старую вышивку по бархату – вещь хранит к себе ощущение прошлого, давно забытого, утерянного.

- Снова, - скопировав твой жест –пальцы к виску, я только и ухмыляюсь, слишком криво, наверное – в противовес светлой улыбке, что так и не погасла, - занимаешься .этим.?

- Я хочу помочь.
- Лучше помоги себе, мой друг. Мне – уже бесполезно.
- Не надо быть таким пессимистом, Эрик.
- Я – реалист. Не передергивай.
- Все будет хорошо.
- Я знаю.
- Скажи это вслух.
- Что?
Комната тонет в тишине. Улыбка – против прищура и приподнятой брови. Вздох.
- Все будет хорошо.
Сухая, аккуратная ладонь ложится на горячее и сильное запястье, слегка сжимает, отчаянно нежно и осторожно. Немое «мы справимся» повисает в воздухе. И не нужно быть телепатом, чтобы услышать его.