В стекле
Фонарь был облеплен ночными мотыльками так плотно, что, казалось, он - живой, дышит, трепещет.
Фонарь был облеплен ночными мотыльками так плотно, что, казалось, он - живой, дышит, трепещет.
Вейели смотрела поверх лампы, зажав ладони острыми коленками. Она чувствовала где-то у щеки внимательный взгляд наставника, но упорно не поднимала глаз.
Пол под босыми ногами был шероховатым и теплым. Свет лежал на досках неровным и широким пятном, по краям расплываясь - будто на акварельный рисунок капнули воды. По углам комнаты скапливалась, как пыль в старом чулане, темнота.
- Вейели... - наконец позвал наставник, - посмотри на меня.
- Не хочу, - девочка прикрыла глаза.
Молчание. За окном, в истекающей жарой, как раненое дерево - соком, ночи трещали цикады.
- Зато я хочу, - Леене сел рядом. Он мог быть старшим братом Вейели, по-юношески легкий, с копной густых и мелких черных кудряшек. Девочка ничего не ответила. Поймав пальцами край подола, она мяла клетчатую ткань, так и не открыв глаза.
- Ты сегодня чуть не разбила сферу, - негромко начал наставник. Вейели прикусила губу, чувствуя, как начинает дрожать подбородок. Её руки все еще помнили гладкость стекла, трепещущего, словно живое, и темноту внутри круглых стенок, где, словно звезды на вечернем небе, появлялись золотистые искорки.
- Хорошо, что я успел её поймать.
- Леене, я не хотела! - почти выкрикнула девочка, осеклась. Опустила голову.
- Зато я знаю, чего ты хотела, - неожиданно резко ответил Леене. - И именно из-за твоего желания все произошло так, как сегодня.
На колени Вейели вспрыгнула тень, потянулась к рукам, выпрашивая ласку. Девочка провела пальцами по теплой и мягкой темноте. Та, довольная, изогнулась под рукой и выпустила с десяток пушистых хвостов.
- Мне... их жаль, - прошептала девочка.
- Жаль? - Леене бросил в чашку щепоть трав, залил горячей водой. По комнате поплыл аромат липы и чабреца. Девочка, прижав к себе тень, уткнулась носом в неё. Та пахла ночным дождем.
- Мне тоже, - Леене поставил перед ученицей глиняную чашку и сел напротив, в старое, скрипящее кресло. - Жаль, потому что я знаю - сделай ты, как хочешь, и...
Он осекся. А потом, после недолгого молчания, произнес:
- Я повторюсь. Просто - никогда так не делай. Никогда.
- Леене…?
- Да?
- А ты... тоже?
- Я не хочу об этом говорить, - он поднялся, резко и зло. Под босыми ногами скрипнули половицы, словно дом перенял настроение хозяина. Вейели зажмурилась, приподняла плечи. Но услышали лишь быстрые шаги и оглушительный хлопок двери.
Сколько Вейели себя помнила, она всегда жила в этом теплом, полном пыльных и темных углов, доме с выстеленной соломой крышей. Вокруг тянулся в разные стороны старый и заброшенный сад. Яблони и груши уже успели одичать, а старая слива и вовсе ничего не приносила – на памяти девочки.
А сколько той памяти – год, два? Десять лет? Вейели не знала. Её мир – прогулки по бесконечным холмам утром, книги и беседы с Леене по вечерам. А днем…
Поначалу, в первое лето после того, как девочка проснулась на широкой, пахнущей мятой и вербой, постели, её просто учили… мечтать. Рисовать в голове то, чего не было вокруг – и не могло быть. Откуда взять среди мягких очертаний холмов оскаленным горным пикам, водопадам, озерам, пустыням, причудливым городам, где они – из стекла и пористого черного камня, другие – на сваях среди бесконечной соленой равнины океана, а третьи парят, словно птицы, в серо-сизых облаках.
Леене никогда не помогал придумывать. Только, разве что, задавал вопросы – вроде бы простые, но от них воображение подхватывало Вейели и, как осенний озорник-ветер – опавший лист, несло к причудливым берегам.
А потом… Однажды, когда девочка со своим – Наставником? Братом? Другом? – сидели под тяжелыми ветвями старой яблони, Леене, как ни в чем не бывало, опустил руку между бугристых камней и достал прозрачный, мерцающий на солнце, стеклянный шар. Он был не больше сжатой в кулак ладони Вейели, и девочка смотрела на странную находку с любопытством, ожидая сюрприза.
Леене вместо объяснений молча протянул шар, и стеклянная сфера мягко опустилась в сложенные ковшиком ладони.
Золотой свет дня, тонкий звон лунного света, запах мороза, вкус морской воды, зелень лугов - под пальцами сплеталось тонкое кружево, вязь, пока еще неразличимая взглядом в черноте внутри сферы, но Вейели её уже чувствовала. По виску скатилась капелька пота, пальцы дрожали...
"Еще немного..."
Там, где были стены, призрачные, не толще волоска, девочка ощущала, почти видела! катящийся волнами до самого горизонта и, дальше, океан. Терпко-соленый, синеглазый и громкий, он держал бы в ладонях крохотную землю, оберегая, не сдерживая...
- Вейели! - резкий окрик молнией перечеркнул мозаику цветов, начавшую выступать из темноты. Сфера выпала из дрожащих пальцев девочки, упала на ладонь Леене, белого от едва сдерживаемой ярости. Осторожно держа стеклянный шар, второй рукой он отвесил ученице пощечину. Молча.
Вейеле закусила губу. В уголках глаз заблестели слезы.
- Я смогла бы! Смогла! Ты - ты! - мне мешаешь!
Леене замахнулся еще раз.
Девочка отшатнулась и, развернувшись на пятках, кинулась прочь. Молодой наставник не смотрел в её сторону, только - на сферу, лежащую на ладони. В ушах Леене стоял звон лопающегося стекла, собственный крик, не ставший тише, даже спустя годы. Мужчина прикрыл глаза. Ветер мягко коснулся его щеки, потом отпрянул пугливым зверьком и принялся теребить листву старой яблони.
Леене сжал ладони, переплел пальцы – сильно, до побелевших костяшек, до боли. Сквозь плотно стиснутые зубы вырвался полный горечи вздох. Мужчина наконец посмотрел в ту сторону, куда убежала упрямая ученица. Там – клубился плотный и белый, как молочный кисель, туман и лишь изредка выплывали округлые линии холмов – темно-зеленых, бархатистых.
Трава щекотала босые ноги, а камни благоразумно откатывались с пути, боясь - поранить, заставить споткнуться.
Вейели задыхалась, но продолжала упрямо бежать вперед, прочь от маленького лома, от уютных стен, скрипящего кресла, от Леене, который не понимает, не хочет понимать!
Мир вокруг изгибался боками холмов, чьи подножия прятались в белой дымке. Девочке было все равно. Она вбегала в вязкий туман, прорывалась сквозь пелену и карабкаясь дальше, по влажной траве, скользкой глине – к вершине. Бежать!
Вперед, к границам, который ставит вокруг Леене, запирая в стенках правил и запретов, когда нельзя – даже в мечтах, вообразить бесконечный горизонт, трещащие по швам линии границ и катящийся вдаль соленый и ярко-синий океан, разлитый от одного края бесконечности до другого.
- Почему – нельзя? – девочка опустила глаза на мерцающий золотистым, мягким светом шар, осторожно зажатый между ладоней. Мгновение, удар сердца назад она еще была – там, внутри, и парила среди легких, как птичья перья, облаков, смотрела на огромное, оранжево-янтарное солнце и вдыхала странный, солоноватый и щиплющий нос воздух. И видела почти наяву, как растет, ширится и тянется в бесконечность небо, земля и вода, как раздвигается горизонт и…
Голос Леене хлестнул упругой ивовой ветвью, рванул назад, прочь от сияния солнца и шелеста песка на горячих берегах.
Вейели чуть не выронила стеклянный шар и была готова расплакаться, когда наставник неожиданно мягко обнял её, прижал к себе и, погладив по волосам, попросил – спокойно и просто:
- Никогда так не делай. Не рушь границы.
На вопрос – почему? – Леене не ответил. Пообещал объяснить – потом. Но это потом все не приходило, и…
Он не успел убраться с дороги. Маленький, глупый, заросший густым серовато-желтым мхом, камень подвернулся под ноги бегущей девочки, и Вейели покатилась по мокрой траве. Пасмурное небо опрокинулось, завертелось, по лицу мазнула влажная зелень склона, упругая земля ударила по локтям и коленам.
А девочке было все равно. Она будто бы стала случайным камнем, что катился рядом – ничего не чувствующим, равнодущным, холодным.
Они остановились почти одновременно – спутник Вейели укатился чуть дальше, почти исчезнув в сгущающейся пелене тумана, а девочка лежала на спине, глядя в пустое небо, на котором мешалась свинцовая и сланцевая серость, блеклый фиолетовый, скапливающийся у краев облаков и сизый, почти прозрачный.
Пустое, безмолвное небо.
Вейали подняла руку вверх, словно хотела пальцами дотронуться до облачного полога, и узкой иглой кольнуло внутри – должны быть птицы. Черные росчерки крыльев, стремительные силуэты, крики, полные тоски по недостижимому горизонту, крики, полные свободы и счастья беспечного полета.
И перед глазами встало другое небо – с клином птичьих стай, с расходящимися облаками, за которыми проступает блеклое золота солнце.
Девочка закрыла глаза… И тишину холмов разорвал слабый вскрик – тонкий, звонкий, он встрепенулся и затих, словно испугавшись своего звучания. Ему вторил второй, а ему – третий.
- Летят…? – беззвучно шевельнула губами Вейели. А потом резко села, раскрыв глаза. Показалось, что снова между ладоней зажато гладкое стекло, и она стоит на чужих, других холмах и смотрит в другое небо – ведь откуда здесь, среди вечной тишины и безмолвия, могут быть птицы.
А они были…
Кажется, девочка кричала. Кажется, плакала. Или прыгала, размахивая руками, как безумная, оскальзывалась на траве, поднималась и заливалась счастливым смехом.
- Птицы, птицы…!
Вспомнилось солнце. Солнце зеленоватое из мира, где жители рождаются среди облаков и в облака после смерти уходят, солнце осплепительно белое, сияющее над землей, где к небу тянутся тонкие и хрупкие деревья с багровыми листьями-иглами, и алое солнце, и густо-желтое, и лазурное…
Только здесь, над бархатистыми подушками холмов, раскиданных в беспорядке, никогда не было солнца.
Вейели замерла. А потом начала подниматься к вершине, мокрая, взъерошенная, с грязью на одежде. Птичьи силуэты – черные запятые – мелькали в стороне, но девочка отчего-то знала – они не исчезнут. Они – настоящие.
И где-то на грани слуха, на черте, когда невозможно понять, чудится ли, правда ли – раздавался треск. Будто ломается корочка льда, будто бросили в огонь поленья, словно давил кто-то в ладони сухие листья. От этого незнакомого звука, который то есть, то нет –было страшно. Но Вейели уже стояла на вершине, запрокинув лицо к небу и вглядываясь в низкий полог облаков.
На столе у Леене стояло много свечей. Высокие, тонкие, они были отлиты из желтоватого, как старый мед, воска.
Девочка знала – такое солнце. Усталое, кажущееся выцветшим, стекающее плавящейся свечой на западе, мягкое, как горячий воск, тускло-золотое, как мед. Теплое, как язычок огня, пляшущий под ладонью. Доброе, как и любое солнце, наполняющее светом все уголки и трещинки, отправляющее отсыпаться туман, чтобы на исходе дня исчезнуть, уступая ему место, а с рассветом – не прогоняя, но давая отдохнуть.
Мед, воск, огонь, свет…
Щек Вейели будто коснулись пером, что-то пощекотало опущенные ресницы, а треск – так на морозе стонет стекло, так плачут ветви деревьев на ветру – на мгновение оглушил, ударил по ушам… И исчез, затерявшись среди холмов.
А в прорехе облаков проступал желтовато-восковой диск солнца.
Она не услышала шагов Леене. Не заметила, как он подошел. Вейели сидела на низком камне и смотрела на небо – незнакомое, в пятнах тающих облаков, оно оказалось серебристо-синим, и было будто бы чуть припорошено пылью.
- Ты разбила границы, - голос мужчины был сух, бесцветен. Девочка обернулась. Слова замерли на губах, и сами они сделалась неповоротливыми, тяжелыми.
- Я…
- Трещины уже не заделать… - Леене развел руки в стороны, и показалось, что с ладоней сорвались прозрачные осколки стекла, упали на траву и тут же затерялись в ней.
Вейели молча помотала головой. Как, как объяснить, как показать? Бесконечный горизонт, и опадающий в равнины холмы, и вздымающиеся горами, и ветвящиеся линии рек, и ветер, и солнце, и темные заросли, где щебечут птицы, и солнце, оставляющее на воде золотистые блики.
- Леене, я…
- Нельзя. Выпускать.
В темных глазах наставника девочка видела свое отражение, видела там тускло горящие угли – боль, страх. Но больше – боли, старой, как корка вечной мерзлоты в земле далеко на севере. Вейели смотрела и видела – как с два десятка ударов сердца назад – как падали стеклянные осколки, как трещали границы… И как сквозь эти границы прорывалась вязкая, холодная чернота, затапливая долины, покрытый пестрым ковром цветов, и снежные пики, и красновато-оранжевые пустыни. И как не осталось больше ничего, кроме осколков и пустоты.
Губы казались каменными. Неподвижным. Девочка смотрела на Леене, и видела устало опущенные плечи, и сеточку морщин, и седину, выхваченную случайным солнечным бликом в черных волосах.
- Нет… - собственный голос показался беспомощно тихим. – Нет. Она не придет, Леене. Солнце остановит её.
Мужчина молчал.
- Я… - Вейели не знала, что говорить. Она нагнулась, сорвала травинку и прикусила зубами самый край. Горько. – Хочу, чтобы здесь была сладкая трава. Можно?
Невидимый, слышимый лишь на грани, пошел трещинами еще один осколок.
Леене долго ничего не говорил, глядя куда-то поверх плеча девочки. А потом медленно кивнул.
Стены обрушились.