В субботу было "Пограничье". Это было странно, это было очень красиво - пусть даже я почти все время проходил с закрытыми глаза, но слышать, ощущать - это было прекрасно. Это было и очень сильно психологически; так, что где-то во второй половины игры я стоял на крыльце замка и плакал. Вернее, плакала моя слепая танцовщица, но слезы из-под повязки текли настоящие. Это действительно было все настолько потрясающе и по-настоящему, что окончание игры стало неожиданным... и неприятным. Не_хотелось.
хочу, чтобы мои строчки читали пишу для себя; хочу - делиться с людьми красивым, образами, мыслями, картинками в конце-концов только это никому не надо ну, да, фанфики круче, не спорю Х___х""
Немного Санкт-Петербурга, моих выдумок и капля мистики.) и две страницы текста.)
Снег чужого берега Метель накинулась на меня внезапно. Еще десять минут назад я, опершись на холодный гранитный парапет, любовалась бледно-синим, с золотым отливом на востоке, зимним небом; а потом вернулась к строгому изяществу старых улиц Васильевского острова, решив поискать попавшийся на глаза, но пропущенный в желании увидеть молчаливых сфинксов, букинистический магазин. От его стертых ступеней и двери, прячущейся на уровне подвала, на меня повеяло пыльным запахом старины и шелестом пожелтевших страниц. Но теперь я отчаянно прикрывала лицо ладонью в попытке защититься от ледяного ветра и мокрых снежных хлопьев, летящих на меня будто бы со всех сторон. Куда идти - я не знала, да и не видела: улицы утонули в белом, колючем мареве, и казалось, что стоишь в одиночестве посреди зимнего поля, и кидающий пригоршни снега в лицо ветер откровенно надо мной смеется. Нужно было возвращаться в университет, на конференцию, к высоким сводам лекционных залов, сплетению латыни, формул и научной горячки. Но насквозь промокший от снега лист, на котором мне нарисовали план возвращения, вряд ли был способен показать мне путь - чернила поплыли, а сама бумага рвалась под пальцами. Я отчаянно огляделась, пытаясь увидеть хоть одного прохожего - Васильевский остров казался мне оживленным районом... пусть даже в метель! Темный, маленький силуэт я заметила не сразу, сражаясь с порывами ветра. Низкий, кутающийся в черное и длинное, почти до земли, пальто, человек появился словно из ниоткуда. "Тут есть дом" - злорадно сказала я сама себе - "он тут есть, но его не видно!" Прохожий шел медленно, подобно мне, делая каждый шаг с трудом. - Эй! - мороз тут же лизнул мне горло, - вы мне можете помочь?! Человек остановился, а потом направился ко мне. Вблизи он оказался женщиной средних лет, с чуть горбатым носом и светло-карими, с просинью, глазами. Волосы прятались под черным платком, но несколько прядей выбились, и снег плотно налип на них, превратив русый цвет в белый. - Мне надо пройти к Двенадцати коллегиям. Я не местная, заблудилась, да еще эта метель! - с каждым словом внутрь горла будто бы попадали острые льдинки. Одна, вторая, третья... Женщина оглядела меня с головы до ног - невысокая, нескладная девушка в джинсах, темно-бардовой куртке и густо-синем берете не была похожа на кого-то подозрительного... - Я на конференцию приехала... Из Белогорья. Это на Алтае... - будто бы оправдываясь, проговорила я. Незнакомка молча смотрела на меня, и сложно было понять, чего больше в её взгляде - удивления или любопытства. - Пойдемте, - наконец проговорила она, - я проведу. Метель, словно услышав её слова, усилилась. Ветер пытался сбить с ног, и каждый шаг давался с трудом. Моя спутница, низко пригнув голову, то и дело поглядывала на меня. Кроме ветра, не было слышно других звуков. Навстречу нам не попалось ни одной машины, не вырисовывались в пелене снега даже их силуэты - и это в центральном районе города! Людей тоже не было, только то и дело проступали из белого марева острые углы домов, чтобы через пару минут вновь утонуть в метели. - Повезло, что вы встретили меня, - внезапно проговорила незнакомка. - Да уж, - я прикрыла лицо рукой, - меня... меня зовут Василиса. - Красивое имя, - женщина склонила голову, потом поправила толстой варежкой платок, - я - Анна. Ей шло это имя; было в моей новой знакомой что-то неуловимо породистое, а черты лица отчего-то напоминали мне морды гончих - узкие, тонкие. - Я бы никогда не выбралась без вас. Пришлось бы ждать, пока кончится метель... Анна отчего-то качнула головой. - Вам бы это не помогло. В её словах мелькнуло что-то странное, не ясное, словно я смотрела в мутное зеркало и пыталась увидеть там своё отражение, но никак не могла уловить его. - Почему? Женщина вновь качнула головой. И ничего не ответила. Я пыталась понять, куда мы идем, но улицы все также тонули в белых вихрях, и глаза уже слезились от снега, который забился даже под рукава куртки, и теперь жег запястья холодом. - Почти пришли, Василиса. Еще немного. Теперь пришел черед мне молча кивнуть. Углы домов, провалы и подъемы дорог - под ноги ложилась скользкая брусчатка, и я все пыталась понять - неужели тут нигде нет асфальта? В какой-то момент, когда я уже начала понимать, что устала, и что пальцы в перчатках деревенеют, из метели выступили очертания моста - деревянный настил, такие же столбы, тяжелый, облепленный снегом канат вместо перил. - Куда вы меня привели? Зачем мне набережная? - я плохо помнила карту острова, но даже этого хватало, чтобы понять - идти мне нужно было вовсе не сюда. Анна молча кивнула в сторону моста. - Вы тоже не местная, да? Моя шутка прозвучала устало, с какими-то замерзшими интонациями. - Василиса, послушайте... - женщина прикрыла на мгновение глаза, - вам нужно пройти по этому мосту. Сейчас. И как можно быстрей. - Зачем? - Вам нужно. Я резко выдохнула. Мне было холодно, щеки нещадно колол снег. - Поверьте мне, - Анна смотрела серьезно, и в её глазах я видела еще одно - тревогу. - Хорошо, хорошо, - дернув плечом, я двинулась вперед. Моя попутчица осталась стоять на месте, - Вы не идете? - Нет, - Анна обернулась, глядя назад, в метель, - вы выйдете как раз к Двенадцати коллегиям. - Через Неву нет деревянных мостов, - кисло улыбнулась я, с трудом приподняв уголки губ. Женщина махнула рукой: - Идите. Быстрей! Дерево под ногами было темным, старым. Мост скрипел под моими шагами, и я пошла быстрей, пытаясь не думать о том, в какую глупость влезаю. К середине, там, где мост выгибался, а потом плавно сбегал к другому берегу, метель стала слабеть, и я почти побежала, желая как можно скорей выбраться из снежных объятий непогоды... Солнце ударило по глазам резко, наотмашь. На меня со всех сторон обрушился гул машин, голоса - привычный шум большого города. Через дорогу тянулось вглубь квартала красно-белое здание, длинное, двухэтажное. Я резко обернулась. За спиной таял в снежной метели деревянный мост, но его очертания уже начали плыть, тускнеть. Вместе с ним затихала и вьюга, и в те короткие секунды, когда еще можно было различить слабые очертания, я увидела темную фигуру Анны. Другой берег, тот, с которого я пришла, хоть и не уходила на него, был близко - метров двадцать, может чуть больше. Женщина стояла, и я словно бы видела её взгляд - серьезный, немного усталый. За её спиной таяли очертания города. И это был чужой город - с проехавшей за спиной моей знакомой кареты, запряженной парой лошадей, с домами, словно вышедшими со страниц учебника истории. Я зажмурилась. А когда открыла глаза, то увидела лишь схваченную неровным льдом Неву, ровную линию домов, золотящийся купол Исакиевского собора в стороне. Ни моста, ни старых домов... ни Анны, которая уговорила меня вернуться на мою сторону.
Сижу и снова реву.( Нельзя так зависеть от мнения "большинства". пишешь - для себя, не людей.( не могу( не получается(( полное ощущения своей... не знаю, как это назвать.(( это даже не мысли, что я плохо пишу или что-то еще.( не могу дать определение, но от этого не легче(((( стоило бы снова подумать о том, что большинство - фигня; строчки понравились дорогим мне людям, чьё мнение действительно ценно. только как-то все равно тоскливо(((
Ия видел, как остывают небеса. Они походили на океан, темнеющий перед штормом, когда ясный, живой цвет пронизанной солнцем воды становится вязким, густым. В таком небе страшно тонуть. Собственное дыхание затихало, словно пыталось раствориться в надвигающейся темноте. Ия чувствовал, как секунды бегут по кругу, и время, свивая тело в тугие кольца, сжимает свои объятья. Змея не отпускала его уже давно, но с приходом ночи, с её бессонным, неприкаянным месяцем-подростком, чешуя наливалась холодом. Замерзающий тростник - вот я кто, думал Ия. Один из ломких, черных штрихов на белой, схваченной морозом, воде. Скомканная до узкой дуги луна расслабленно поднималась над крышами, и капли света с острых рогов, расплескиваясь, как из полной чаши, падали на каменные плиты, прочертив бесконечную полосу по небу. Ия помнил золотые искры на небе и слово "апрель". От этих мягких, как клок ваты, и в тоже время колких ночным льдом букв становилось тепло в груди, словно там била крыльями красная птица. Ия крошил, раз за разом, это слово в своей памяти, и дни-в-прошлом были чистыми, без дымного и едкого чувства, что уже ничего и никогда не произойдет. Где-то рядом беззвучно кашлял старый, простуженный мост, вздернутый над рекой, словно кошачья спина. Укрывая под собой тех, сквозь кого свободно течет лунный свет, он забывал о себе, и теперь вздрагивал от немого, призрачного кашля. Ия смотрел в небо, такое древнее, что седина бы в нем уже давно сменилась пустотой, будь там, высоко, вместо звезд - волосы. Мелкие точки пятнали темный купол и были похожи на светлячков, которых летний лес лелеет в своих объятьях, разрешая им плясать ночи напролет в густой траве. Ия думал, что будет лежать так вечно, среди тягучей, холодной грязи, и река под стариком-мостом зарастет, перестанет звенеть на рассвете, высвобождаясь из объятий ночных, затухающих фонарей. Смолкнут те, сквозь кого проходит свет луны, такой гладкой, похожей на свежий, только покинувший колючий кокон, каштан. Скованный своим названием, вновь заходился кашлем мост. Слушая его, Ия размышлял о том, что старик, наверное, хотел быть кошкой. Или миндальным орехом, чья судьба - сладкий, чуть приторный марципан, завернутый в яркую бумагу с розоватыми лепестками. Или шкатулкой, которую ясноглазый человек, когда-то дерзкий и громко смеющийся, выстрогав из березы, оставил себе на память о золотистом лете, которое уже не вернется. Но мост был мостом, и беззвучно кашлял, истребив в себе желтоватый ореховый цвет и запах дерева. Ия спрашивал себя, кем он хотел быть, и, не получая ответа, молча бесновался от непонимания и бессилия, глядя в раскрывающееся над ним бездонным цветком небо. Признавший себя пустотой, невидимым мазком на пустом холсте, Ия слушал шелест воды. Шаги. Голоса. И он не понял в какую-то неуловимую, короткую секунду, почему луна, похожая сейчас на худого, золотистоволосого мальчишку, приблизилась, нагло подмигнула ему и исчезла. Старый мост скорбно кашлял в след Ия, оставаясь лишь деревянным мостом, который забыл, что хотел когда-то быть кошкой. Или орехом.
Было светло и тихо, но где-то рядом била крыльями чужая красная птица, и от этой близости вновь и вновь звенело мягкими перьями слово "апрель". Ия лежал на полке, и черные, деревянные бусины глаз ловили ликующие отблески золотистого света настольной лампы.
Дорогой Дедушка Мороз, я ведь знаю, ты где-то есть... Подари мне, пожалуйста, на Новый Год хоть немного мозгов. Прошу тебя.(( Я бы, конечно, не отказался бы еще от мешка денег... и прочих желаний... но нафига мне все это, если мозгов нет?(
Яндекс говорит, что за бортом - 11. Ненавижу морозы ><" Самая прекрасная для меня зимняя погода это -2, ну, может, -5. И снежок. Легкий. *южный зверь недовольно шипит, урчит и не хочется выползать на улицу*
upd. мерзссско, мерзссско... я ничего не написал, все плохо, и то, что на улице солнце - не спасает меня... х__х""
Предновогодне-рождественский мир прекрасен. Он дарит такое странное, неуловимое ощущение сказки. Я видел сегодня троллейбус, у которого над кабиной была закреплена метровая искусственная елка. Троллейбус. С елкой. Это прекрасно, я считаю.) И новогодний колпак на эмблеме "G" банка "Глобэкс".) Хочется прыгать от счастье, говорить всякие глупости... Есть овсянку. Я ужасающий транжира, и хочу сделать еще подарок отцу, и готов тратить деньги на подарки другим - и просто на других, но никак не на себя. Только вот сеть и проезд, мдя ><"Но это все фигня) Каждый - сам себе глюпый баклан)))
А еще мне хочется писать. Много. Всякое... Это... самое главное)))))
Дача там планируется очередная. Вашу мать! Нельзя, понимаете, нельзя! Там... там потрясающая лагуна, водопады, можжевельник, бересклет и такие пляжи, что слова подобрать нельзя. Утриш - это потрясающе красивое место.
Спасем Утриш! Сайт. Тут можно подписать обращение, почитать, что там вообще происходит и еще много чего остального сделать.
Это не PR, честно. Это по просьбе мамы, и еще потому, что художница - действительно волшебная. Существо иного мира. Юлия Лучкина Да, я знаю, все вы занятые... важные такие... но по-настоящему волшебным вещам можно уделить минут десять...? И, чтобы не быть голословным, несколько её работ.
Это вышел какой-то легкий ужастик, на самом деле ^_^" Хотя изначально задумывалось, как что-то просто мистичное.)) Мя...)) Еще раз с праздником.)))
За трещинойВ последний день Праздника Огней Шайди нашел сестру плачущей у окна на одной из "злых" лестниц. Сквозь узкую прорезь в каменной стене замка был виден двор и сновавшие черные фигурки людей - туда-сюда, словно жуки в густой летней траве. - Каэли? - подросток обеспокоено присел рядом, обнял узкие плечи, - что случилось? Кто тебя обидел? Сестра резко мотнула головой, так, что по щекам хлестнули тонкие, переплетенные ярко-синими нитками, светлые косички. - Никто, - глухо отозвалась она и вытерла ладонью глаза. Шайди нахмурился. Он был старше и всегда защищал, или старался защитить, девочку от любых, пусть даже самых незначительных, вроде мокрых камней на побережье или тяжелой двери, опасностей. - Каэли, что случилось? - повторил мальчик вопрос и присел на ступеньку ниже, заглядывая сестре в заплаканное лицо, - если это кто-то из взрослых – скажем отцу. Он разберется. Яннер Лих был главным егермейстером при дворе, и этому низкорослому, хмурому человеку с пристальными темными глазами на скуластом лице опасались перечить или переходить дорогу. У него была тяжелая рука, острый ум - и его высоко ценил маркграф Джиель. - Нет! - девочка дернула плечами, вскинула острый подбородок и с вызовом посмотрела брату в глаза, - все в порядке! Отстань! Шайди вздохнул; вздорный характер сестры и её упрямство иногда превращали разговор с ней подобие допроса – любой ответ приходилось вытягивать долго. - Ты плакала... - осторожно заметил он, думая о том, что прево просил подойти к полудню, и что солнце еще только поднимается над темной полосой леса на востоке. Зимой светлело поздно, и сейчас зябкие сумерки едва начали отступать. Каэли шмыгнула носом и нахохлилась, став похожей на замерзшую, злую кошку на церковной паперти. Шайди молчал. "Злыми" лестницами редко пользовалась: эти узкие, каменные спирали с высокими ступенями внушали страх - а вдруг, поскользнешься, упадешь... и считай спиной «каменные ребра», которых не один десяток, а гораздо больше. Они и назывались "злыми" с легкой руки - или языка - какого-то бедолаги-слуги, которому не повезло оступиться. Подросток хмыкнул: скорее, бедняге, наоборот, повезло - на этих лестницах можно легко переломать себе все кости, упади ты неудачно. - Яра Тайхве попросила меня принести с чердака старые бумаги, - наконец, не выдержав долгого молчания брата, буркнула Каэли. - Ты не смогла открыть дверь? Девочка зло посмотрела на брата из-под лохматой челки и ничего не ответила. - Сходить с тобой? - Шайди не смотрел на Каэли; по серому и тяжелому, словно набухшему снегом, небу двигались крохотные черные точки. "Низко летят. Плохая погода будет". Повисло молчание. Мальчик побарабанил пальцами по коленке, выбивая слышимый ему одному мотив - Лихха, знакомая из придворного хора, говорила, что у него совсем нет слуха. И голоса тоже. "Охрипшый кот, охрипший кот!" - дразнилась она, прыгая на одной ноге вокруг Шайди, и ярко-рыжие, тугие завитки волос, смешно ударяли по плечам. - Ты меня потом трусихой называть будешь, - внезапно буркнула Каэли. Её брат посмотрел с недоумением. - Почему? Девочка передернула плечами и поднялась, оправив длинную, темно-синюю юбку, одетую поверх плотных шаровар. Зимы в Юйше были холодными. - Пойдем, - не дожидаясь, пока Шайди поднимется, она побежала вверх по ступенькам. На чердак этой башни – одной из стрех, стоящих по углам замка, относили старую мебель, сундуки с одеждой, уже отжившей свое, кипы документов зеленовато-серой бумаги. Гофмейстерина Мали Тайхве считала, что даже эти вещи могут пригодиться, а за бумагами и вовсе иногда посылала своих подчиненных - старые записи, её собственные и предшественников, иногда бывали нужны. На небольшой площадке Шайди догнал сестру. Девочка стояла у окна, опершись одним коленом в подоконник, ухватившись руками за камни косяка, и выглядывала наружу. Восточная башня была самой высокой, и сейчас хорошо были видны окрестности замка - лесная гуща, поднимавшиеся невдалеке холмы. Шайди больше любил Западную: она выходила на морской берег, и ветер, врывавшийся в окна, пах далекими островами и холодной солью. - Упадешь ведь. Слезай, - он потянул сестру за пояс, притягивая к себе. Девочка спрыгнула на пол. - Я мечтаю, чтобы у меня выросли крылья, - она раскинула руки в стороны и улыбнувшись, закружилась на месте. - Улетела бы? А мы с отцом? Каэли фыркнула, легко подпихнула брата острым локтем в бок. - Так у вас тоже бы... выросли! Шайди покачал головой и кивнул на дверь: - Ключи не забыли? Девочка чуть поежилась, посильней запахнула шерстяную шаль с длинными, смешными косичками по углам. С неё в мгновение слетело все веселье. - Нет. А ты... точно дразниться не будешь? Ей брат приложил ладонь ко лбу и молча закатил глаза. - Просто я боюсь, - с видом обреченной на клеймение преступницы пробормотала Каэли. Она медленно потянула с пояса тяжелое кольцо с ключами, словно опасалась их даже вставлять в замочную скважину, не то, что входить на чердак. - Э-эй, - Шайди рассмеялся и шутливо приобнял сестру за плечи, - я ведь с тобой! И всякие пыльные простыни меня не испугают! - Это не простыни, - неожиданно серьезно отозвалась девочка, высвобождаясь из-под его руки. - А что? Каэли молчала несколько мгновений, потом покачала головой. - Не знаю. Она загремела ключами, провернула один из связки, медный, вычурный, в скважине и потянула дверь на себя. Когда-то давно Шайди бывал на этом чердаке: дети забирались сюда, чтобы поиграть в прятки, поискать что-нибудь интересное среди рухляди или просто посидеть вдали от всех. Но семь лет назад, когда сын старшего повара, Риххи, пропал - и все его друзья, как один, утверждали, что вихрастый темноволосый мальчишка ушел искать что-то на чердак, окованные металлом двери заперли, никому ничего не объяснив. Ключи перешли на пояс к властной и серьезной гофмейстерине Тайхве. Но постепенно все стихло, историю забыли, и теперь на чердак то и дело посылали младших из прислуги за понадобившимся старьем. Шайди перешагнул порог первым. На чердаке было светло - его опоясывал, по всей длине стены, ряд небольших окон. Дневной свет косыми лучами падал на старые доски пола, ярко освещая то угол стола, то кипу бумаг, то тяжелый и громоздкий сундук. В этом просторном зале с высоким сводом не было ничего страшного, но Каэли цеплялась за руку брата так, будто в углу пряталось чудовище из детских сказок, готовое сейчас напрыгнуть на свою жертву. - Что тебе сказала яре Тайхве забрать? - Отчеты прошлого гофмейстера о Праздниках Огня... - девочка оглядывалась по сторонам и продолжала крепко сжимать руку брата. Её ладонь была мокрой, и Шайди снова цепко осмотрелся, пытаясь понять, что же могло так напугать Каэли. - Где лежат - знаешь? Девочка молча кивнула и медленно, крохотными шажками, направилась к полке, где громоздились кипы перевязанной шнурами бумаги. Под ногами негромко скрипели половицы; этот звук почему-то напоминал Шайди звуки досок пристани, куда он иногда уходил, глядя на вздымающиеся к небу мачты и вытянутые силуэты кораблей, похожие на рыб или дельфинов. Подросток слушал волны, бьющиеся о причалы, смотрел на моряков и думал, что когда-нибудь он оставит за спиной каменную громаду замка, где углы пахнут пылью и множество коридоров, и отправится к дальним островам. Маленькая ладонь сестры в его ладони внезапно похолодела, дрогнула. Каэли, не отрываясь, смотрела на старое, с глубокой трещиной в амальгаме, зеркало в темно-золотой раме. Его, наверное, давным-давно вынесли из покоев какой-нибудь дамы и оставили здесь, собирать пыль и отражать в себе очертания таких же старых, не нужных вещей. - Каэли...? - мальчик чуть сильней сжал холодные пальцы, встревожено посмотрел на сестру, а потом перевел взгляд на зеркало. В нем, расколовшись на две части, отражались дети - подросток, коротко подстриженный, с торчащими во все стороны светлыми волосами, и похожая на него девочка, бледная, испуганная. Трещина легла так, что разделяла брата и сестру, и Шайди отчего-то показалось, что силуэт его сестры в зеркале выглядит слабее и гораздо более размытым, чем собственный. - Каэли...? - он вновь потянул девочку за руку, повел плечами; отчего-то по спине пробежал холодок, словно за ворот рубашки сунули речную лягушку или свежевыловленную рыбу. Сестренка молчала, глядя в зеркало, словно видела там что-то, что никак не мог заметить её старший брат. Вновь поведя плечами и вскинув подбородок, словно бросая вызов неведомому врагу, Шайди резко встал перед девочкой и несильно шлепнул её по щеке, как делал отец, когда Каэли не могла успокоиться. - Прекрати, - в голосе мелькнули серьезные, взрослые интонации, - я сам принесу все бумаги яре. Иди отсюда, мелкая. Девочка вздрогнула, вскинула руку к лицу, потом подняла в раз наполнившиеся слезами глаза на брата и, всхлипнув, выбежала за дверь. Шайди развернулся. Его отражение, расколотое, словно на затянутую льдом воду бросили камень, отчего-то ухмылялось. Мальчик подумал, что никогда не видел у себя такой ухмылки; да и с чего ему сейчас, вот так вот, зло и насмешливо, растягивать губы... По рукам побежали мурашки, и краем глаза Шайди заметил, что небо за маленькими окнами словно бы потемнело, загустело, готовое пойти трещинами - как зеркало. На чердаке словно стало холодней, а зазеркальный мальчишка, в том же темно-синем с красным, цветов маркграфа, сюрко, теперь откровенно ухмылялся, обнажая острые, мелкие зубы. Глаза отражение, сначала казавшиеся светло-зелеными, теперь темнели - как небо, отстраненно подумал Шайди - сужались. В короткостриженной голове молоточками стучала одна единственная мысль "Надо уходить. Надо уходить", но ноги отчего-то будто примерзли к серо-коричневым доскам, и сделать даже самый маленький шаг было невозможно. Глаза подростка в зеркале превратились в узкие щелочки, а рот, наоборот, растянулся до ушей, словно на маске бродячего актера. Но в этой маске не было ничего смешного, от неё хотелось броситься прочь, бежать быстро, как никогда раньше, и не возвращаться больше на этот чердак, где пропал семь лет назад Риххи, и где в зеркале живет Что-то, умеющее так страшно скалиться, с острыми зубами, которыми так удобно рвать чужую плоть... Девичий испуганный визг донесся до подростка будто бы сквозь туман. - Ка...эли... Резко развернувшись, он бросился прочь, проклиная непослушные ноги, которое норовили подвернуться, уронить его на пол. - Каэли! Сестру он обнаружил тремя пролетами ниже. Девочка сидела на лестнице, обхватив руками коленку, и тихо плакала. - Что, что случилось? - Шайди трясущимися руками обнял её за плечи, потом резко прижал к себе. - Упала... Нога теперь болит. Сильно... - Каэли тихо всхлипнула. - Ничего, ничего страшного, - сбивчиво пробормотал подросток, уткнувшись носом в светлую макушку, и сильнее прижимая сестру к себе, чувствуя, как начинают дрожать руки. Перед глазами еще стояло оскалившееся отражение... Мальчишка вздрогнул, тихо помянул сквозь зубы Правителя Глубин. - Папа не разрешает ругаться... - Помолчи, мелкая, - Шайди на ощупь нашел ладонь сестры, сжал. Каэли накрыла его руку своей. - Ты... в порядке? - Испугался, - неожиданно для себя признался подросток, потом посмотрел наверх, где, за несколькими изгибами лестницы, стоял открытым чердак... – Пойдем отсюда, - он поднялся, - За документы - не бойся. Придумаю. - Но… - Я все решу. Пойдем, - мальчишка буквально потащил сестру вниз по ступенькам, стараясь как можно быстрей выйти из башни. Внутренний двор замка встретил их ветром, кинувшим в лицо снежное крошево, людьми, скрипом телег, резким окриками стражников. Небо уже не было таким давящим, мрачным. Снежные тучи ушли на запад, в море, оставив после себя серовато-белую дымку облаков, сквозь которую проглядывало тусклое зимнее солнце. - Шайди... - голос сестренки казался тихим, испуганным, - а ты... тоже ведь видел? Подросток молча кивнул. Он отвел Каэли в сторону, к старому колодцу, закрытому, сухому и сел на каменный парапет, опустив плечи и сжав ладони коленями. Девочка присела рядом с ним на корточки, заглядывая в бледное лицо брата снизу вверх. - Видел, - наконец коротко отозвался он, резко зажмурился - зазеркальный образ снова встал перед глазами, и к горлу подкатился противный комок. - Надо сказать взрослым... - тихо пробормотала девочка, пряча ладони в широких рукавах шерстяной рубахи. - Поверят? Ты даже мне не хотела говорить, - сухо усмехнулся Шайди, пряча под насмешкой страх. Каэли замолчала, тяжело поднялась на ноги и села рядом с братом. Тот обнял девочку за плечи, поежился - камень стремительно отбирал тепло, и было холодно. Но эти ощущения были такими привычными, настоящими, что отвлекали от страха перед тем, Что жило в зеркале. - Нам... нам нужно его разбить, - внезапно проговорили Каэли, - совсем. На мелкие кусочки! Перед глазами Шайди встала расколотая трещиной амальгама, темная, похожая на осеннюю воду, холодную, в которой тонешь - за пару минут. - А если он будет в каждом осколке? Девочка замерла. Потом резко зажмурилась и спрятала лицо в ладонях. Подросток мягко погладил светлые волосы, тоже закрыл глаза. - Нам ведь не поверят, да, Шайди? - Не знаю... Кто? Отец? Дядя? - Может... Яр Саймат? - Каэли произнесла имя придворного алхимика как-то тихо, испуганно. - Его сейчас нет в Дьено. Я видел, как он уехал три дня назад. Отец говорил - в Лих, к брату маркграфа. Каэли приподняла плечи, запахнула на груди шаль и спрятала в серой шерсти нос. - Но, когда он вернется, мы ведь... скажем ему? Правда? Шайди, обещаешь? Подросток, помедлив, кивнул. Он поднял глаза к самому верху Восточной башни, где на светлом камне виднелись прорези маленьких окон. Вздрогнул. На мгновение показалось, что мелькнули, поймав отблеск зимнего солнца, зеркальные осколки. Шайди зажмурился, поднялся. - Пойдем. Я скажу яре Тайхве, что мы не нашли документы. Выбросил кто-то, наверное. Ты ключи не потеряла? Каэли опасливо коснулась ладонью массивного кольца на поясе, потом поежилась. - Мы дверь не закрыли, Шайди. - Он... Оно... Это не умеет выходить за зеркало, - твердо произнес подросток. Резкий порыв ветра взъерошил волосы, забегал мурашками по спине и руками. - Не умеет, - повторил мальчишка, вспоминая слова отца. Хмурый егермейстер, безумно любивший своих детей, часто повторял сыну, что победа всегда лежит в вере в себя. Остальное – не так важно. Каэли кивнула. Она все еще была бледной, испуганной, и светло-зеленые глаза казались больше, чем на самом деле. - Представь, как будет грозно на тебя смотреть яре Тайхве, как будет поджимать губы? - Шайди обнял сестру за плечи и повел в сторону низких ступеней, ведущих к одной из арок, в глубине которой пряталась высокая дверь в центральную часть замка, - она будет похожа на сердитую мышь. Каэли тихо хихикнула. - На старую, толстую мышь. - Да, - хмыкнула Шайди. Потом повел плечами - он словно бы чувствовал спиной чужой взгляд, темный, злой, - важно пыхтящая, толстая, старая мышь. За смехом прятался не до конца ушедший страх. "Ты не страшен. Ты не можешь выйти за пределы зеркала. И я придумаю, как с тобой справиться" - мысленно сказал Чем-то подросток. А потом открыл дверь, подтолкнул сестру и зашел сам. Тяжелая створа с легким скрипом качнулась обратно, словно отрезая собой злой, зазеркальный взгляд.
Я люблю свою семью *смотрит на себя в зеркало* мне нужна вокруг куча рабов, плетка и прочие ацццкие атрибуты...ы-ыы)))))))))))
(пардон ^_^"" у папы сегодня Д.Р ^^"" мя-яя)))
upd. благоговейте, смертные! у меня есть носки с застежками!))) upd2. и полтора килограмма меда...*__*" правда, этот мед частично на шоколаде... и мне... но все равно - благоговеть! upd3. и мармелад "тролли". ы-ыть)
Я активно курю траву за 2006 год. Трава прекрасна.)))
upd. и слушаю. болванки со старым "менестрелятником" это что-то. upd2. интересно, как отреагирует человек, получив с письмо, общий смысл которого в: "спасибо за ваш альбом 2003 года"...?) Ты не помнишь ничего И зачем бежать вослед Уходящему навеки В золотые облака. И тумана моего На заре растает след, И забудутся напевы Нам родного языка. (с) Тэленис
У меня завтра зачет, а я сижу и думаю о том, что хочу на "Вторую эпоху". Мысль о том, что это-таки блажь, и расхочу, исчезает. Видимо, все-таки хочу. "Сильмарилион" в рюкзаке это подтверждает.
я не смотрю ленты новостей, не смотрю, это такой автотренинг, да... там страшно.(((
Я люблю города в предрождественское и предновогоднее время. Они становятся совсем другими, с легим налетом волшебства. Иногда мне хочется вновь побывать в крохотном польском городке, где был маленький костел, много-много ангелов и свечи в каждом окне. Там пахло дымом, потому что многие дома топили еще торфом, и из труб шел дым, расстворяющийся в сером небе. Наверное, сейчас, чуть больше десяти лет назад, там уже все не так... Но это не мешает мне хотеть туда вернуться.